Деньги? Есть! Материалы? Тоже! Рабочая сила? И это есть! Требуется энтузиазм! Работа на совесть! Именно в этом должна проявляться наша национальная гордость и честь!»
* * *
Вернувшись домой, я очень разволновался: Кеклик нигде не было. Тут же позвонил матери Нури, тетушке Абыхаят, и она обрадовала меня:
— Дочка у тебя родилась! Поздравляю! Светлая как луна! За Ильгара не волнуйся — мальчик у нас!
Я тут же решил съездить к Кериму. «Отдохну у них, узнаю, как дела, и сообщу радостную весть!» Мне не терпелось поделиться с ним.
Керим лишь в первую минуту был весел и радовался, а потом погрузился в мрачные думы, насупился.
— Не знаю, как выкручусь из беды, в которую попал!
— Что за беда?
— Забыл о счетоводе?
— Не падай духом! Каждый отвечает на свой участок, а побегом он продемонстрировал, что рыльце у него в пуху!
Керим недоуменно вскинул брови:
— Я отвечаю за весь колхоз и за все, что в нем происходит!
И тут вмешалась Мюлькджахан:
— Братец Будаг! Он стал совсем невменяемым! Помоги нам уехать, пусть Керима освободят!
— Это невозможно, Мюлькджахан! На работу его послала партийная организация.
— Тогда я напишу Джафару Джабарлы, пусть он поможет, поговорит с кем-нибудь повыше!
— У Джафара Джабарлы только и дел, что наши с тобой! — усмехнулся Керим.
— Когда надо помочь, — я почувствовал в голосе Мюлькджахан укоризну, — все уходят в сторону! Даже ржавого ружьишка не дали Кериму! Какое дело волку, сколько стоит баран?
— Как? — удивился я. — Ты еще не получил оружия?
— Водит меня Кюран Балаев за нос! Как ни приду к нему, слышу: «Приходи завтра!» И так каждый раз!
— А почему не пожаловался Аббасзаде?
— Неудобно беспокоить.
— А молчать удобно? Завтра с утра приходи и все расскажи Аббасзаде. Заставит Балаева выдать тебе оружие!
— Ладно, — нехотя ответил Керим, — только кого не уговоришь в малом, в большом и подавно не уломаешь.
— Если робеешь, зови меня на помощь.
* * *
Немен-муэллим, преподававший когда-то на курсах учителей в Шуше (который помог мне получить свидетельство о среднем образовании), жил теперь в Агдаме: вел математику в педагогическом техникуме, сельскохозяйственном училище и в партийной школе. И везде был на хорошем счету. Встречаясь, мы неизменно вспоминали Шушу, учительские летние курсы и то упорство, с которым я готовился к поступлению в университет. А потом начинались мои вздыхания о прерванной учебе. Немен-муэллим успокаивал меня: мол, жизнь еще впереди, наверстаю упущенное и получу диплом о высшем образовании.
Но последнее время я не встречал старого учителя на улицах Агдама. Стал беспокоиться. Позвонил в партшколу, и мне сказали, что педагог по математике сменился. Когда набрал номер телефона его квартиры, жена учителя горько заплакала, и я толком ничего не узнал. Но понял, что с Немен-муэллимом что-то стряслось. «Болеет?» — спросил я ее. Она не ответила. «Может, неприятности какие-нибудь?» И вновь молчание, только слышны в трубке ее всхлипывания.
Тут же позвонил директору педагогического техникума, с которым у нас была договоренность провести читательскую конференцию (я обязался пригласить самого Джафара Джабарлы). На мой вопрос, не приходил ли к ним на занятия Немен-муэллим, он как-то замялся. Я понял, что не ошибся в своем предположении: действительно произошла какая-то неприятность.
* * *
Решил поговорить с директором в райкоме и пригласил его.
Намик Худаверды был высоким, стройным человеком. Я спросил его о занятиях. И он с жаром стал рассказывать мне о своей работе, об уроках литературы, которые он вел, об изучении творчества Маяковского и Пушкина, турецких поэтов Тевфика Фикрета и Назыма Хикмета.
Я дал ему выговориться, а потом словно невзначай спросил:
— Скажите, товарищ Худаверды, что за лозунги были вывешены в аудитории во время ваших занятий?
— Я сторонник классического стиля, — начал он пояснять, — в русской поэзии выше всего ценю Пушкина и стремлюсь выработать и у своих студентов правильное отношение к творчеству великого поэта. И вот двое моих студентов — они отличники учебы, — полемизируя со своими крикливыми однокурсниками, написали и повесили в аудитории три лозунга: «Да здравствует высокое искусство!», «Хорошие идеи требуют ясных форм!», «Нет места поэзии громких фраз!» — И умолк, ожидая, что я скажу. Мое молчание он истолковал как неодобрение. — Я не вижу в этих лозунгах чего-нибудь вредного, — твердо заявил он. — А как полагаете вы?
— Надо признаться, — ответил я, — что эти лозунги далеки от важнейших запросов нашего времени, хотя ничего в них запретного нет. Однако как вы объясняете, что на мое имя пришла вот такая бумага? — и протянул ему конверт.
Намик Худаверды внимательно прочел письмо.
— Узнаю руку Мовсума Салахова.
— А кто он такой?
— Завхоз нашего техникума.
— Ну и что?
— Как что?! — изумился он. — Это же зять самого Кюрана Балаева!
«Намик напуган», — решил я.
— А этот Мовсум лично вам говорил, что порицает вашу систему преподавания?
— Никогда. Но он крупный мастер мутить воду.
— Тогда гоните его в шею.
— Вы, надеюсь, не хотите, чтобы мои дети осиротели?
— Никто не посмеет вас и пальцем тронуть! — заверил я его.
— Так и никто? А кто запугал Немен-муэллима?
— Кстати, я так и не узнал, что с ним?
— А его Кюран Балаев отстранил от работы и ведет следствие.
Как можно спокойнее я сказал ему, что это недоразумение и ему некого бояться.
Ободренный моими словами, директор педтехникума ушел. Не знаю, как протекал его разговор с завхозом, но через два дня ко мне позвонила жена директора и сказала, что ее мужа ночью увели к Балаеву и он еще не вернулся.
Я немедля кинулся к Аббасзаде. Гнев душил меня. Только за последнюю неделю подвергнуты преследованию два педагога, с которыми я был в дружеских отношениях. Я чувствую, что обязан нести за их судьбы ответственность.
Лицо Аббасзаде было непроницаемо. Он дал мне выговориться. Потом негромко подытожил:
— Это начало. Сейчас он взялся за вас: вы ему мешаете.
Я недовольно вздрогнул.
— Почему мне следует молчать, если я знаю об этом?
— Молчать или не молчать — не столь важно. Самое главное сейчас, признаются ли педагоги, что именно вы их подготовили вести националистическую пропаганду.
— Что вообще происходит? О каких националистических разговорах вы толкуете?! — Я ничего не понимал.
— Вы что же, действительно не знаете, что против вас Кюран Балаев собирает компрометирующие материалы?
— Впервые слышу!
— Ну так знайте!
Видя, что я ошарашен, Аббасзаде успокоил меня:
— Но вы не пугайтесь, я стою за вами!..
— Но как возможно такое?! Я вас не понимаю!
— Я тоже не понимаю и не могу простить себе, что в приказном порядке не заставил вас стать начальником Кюрана Балаева!
